Моя семья живет в Москве с начала 20 века. Я коренная москвичка по отцу. Мама родилась в Московской области — г. Истре. Так жалею, что мало расспрашивала отца о его родных… Думаешь полно времени… Но! Один щелчок пальцами и его нет. Времени!
Эсфирь
Я не знала бабушку по отцу. Всегда казалось, что она из другой эпохи. На фотографиях красивая дама в светлых платьях, с дорогими украшениями, великолепной причёской. Как будто знала её и не знала… Ну, что я помню? Крохи… Почти ничего…
Мой дедушка Асаба Давид Ильич и бабушка Эсфирь Абрамовна
Родилась я в центре Москвы по адресу: 1-я Брестская, дом 15, квартира 20.
Выписка из домовой книги дома 15 по 1 Брестской на 1918 год.
Адрес заставил меня выучить отец безумно боявшийся, что я потеряюсь.
Улица соединяет площади Белорусского вокзала и Маяковского. Идёт параллельно ул.Горького, ныне Тверской.
Площадь Маяковского, бывшая Триумфальная. С правой стороны от памятника, перпендикулярно Садовому кольцу идёт улица 1-я Брестская.
Дом 15 по 1-й Брестской. Наш дом раньше был красного кирпича и только передачи его Моспроекту был оштукатурен.
Там же во дворах находилась знаменитая табачная фабрика «Дукат» с которой были связаны почти все московские караимы.
Я не знаю, кем они работали на фабрике, были ли доверенными лицами
фабрикантов Дувана и Катыка, какие обязанности выполняли. Знаю, что все
они были мещанского сословия. Дети обучались в хороших школах,
взрослые крепко «стояли на ногах» и имели прислугу. Моей семье
принадлежала прекрасная пятикомнатная квартира на третьем этаже 5
этажного кирпичного дома. Высота потолков в которой, если мне не
изменяет память, была порядка 5 метров. Елку покупали высокую, но она не
доставала до потолка. Наверху всё было завешено гирляндами из бумажных
флажков и зверями из гофрированной бумаги. Рядом с ёлкой, на красном
мешке с подарками, стоял ватный дед Мороз.
Все было замечательно до прихода советской власти. Потом нас стали
«раскулачивать». Сначала изъяли одну комнату, потом вторую… В итоге
после войны у семьи осталась 16 метровая комната рядом с туалетом и
комнатой для прислуги. У дедушки с бабушкой родилось три сына Михаил,
Яков и Семен.
Михаил Асаба
Яков Асаба
Семён Асаба
Семёном звали моего отца. Яков и Михаил погибли на войне. Отец воевал, но ему посчастливилось вернуться.
Все имели библейские имена. Бабушка Эсфирь Абрамовна осталась
жить с моим отцом или отец остался жить с нею. Знаю, что она пережила
войну. Дед был похоронен на Ваганьковском кладбище. Во
время и после войны там была разруха и запустение.
Из чудесной красавицы Эсфирь превратилась в крошечную скрюченную
старушку, которая бродила по кладбищу в поисках мраморного столбика
зеленого цвета. Именно на нём были указаны годы жизни и имя деда.
Память подводила. И если сначала она искала в одном месте, то позже её
поиски расширились на всю территорию. Памятник она так и не нашла и
где она похоронена сама не знаю. Умерла в конце сороковых - в начале
пятидесятых. С приходом советской власти квартира стала терять свои
европейские интерьеры, у семьи изымались квадратные метры, продавался
антиквариат, гобелены, книги, украшения. Мне на память почти ничего не
досталось. Брошки без драгоценных камней, книги без переплётов. Почти
всю мебель сожгли в буржуйке. Отец помнивший жизнь «ДО» старался
повторить её для меня.
Он покупал антикварные книги, и мы часами их рассматривали. Помню,
как папа убеждал меня учить родословную дома Романовых, пугачёвские
бунты, придание анафеме графа Льва Толстого и пр.пр. Эти уроки были
интересными, сопровождались книжными иллюстрациями. Именно тогда я
полюбила Гюстава Доре, великолепного графика – книжного иллюстратора.
Папа! Как же я благодарна тебе за это!
Что же ещё про бабушку Эсфирь? Аааа! Дома они крутили сигариллы.
Встречались караимские женщины, усаживались за длинный стол и
собирали табачные «букеты». Какие-то были с лепестками роз, какие-то с
ароматом жасмина или вишни. Эти произведения ароматов укладывались
в красивые коробки, затянутые внутри атласом и перевязывались нарядной
лентой. Работали не долго и много болтали. Перемывали косточки
знакомым. И нашим, тем кто жил недалеко от табачной фабрики «Дукат» и
Замоскворецким тем, кто жил в районе Якиманки.
Дед Давид (Сокольники)
Про деда Давида совсем ничего не знаю…Так жаль! Он приехал в Москву
из Крыма (Севастополь) в самом начале 20 века. В году примерно 1904-
1905. Вероятно его ждали. Имею ввиду караимскую общину. Помогли с
жильем, работой… Молодые мужчины караимы встречались, общались...
Дивная фотография… четверо людей сидят за столом. Казалось бы, обычная мизансцена… но на обороте надпись. «Отец сидит слева без пиджака. Сокольники. Оленьи пруды. В самоваре водка. Асаба, Тылал, Леви, Садуков Савелий» - это написано рукой моего отца Семена Асаба. И по центру размашистым почерком с признаками школьной каллиграфии — «На добрую память от Савелия Самуиловича г-на Чадукова семейству Асаба».
Ну и сама фотография… Летний вечер. Вдалеке белеет березовая роща. Простой стол с лавками вокруг. На столе самовар. Стаканы в подстаканниках на белоснежной льняной скатерти. Плохо просматриваемая закуска. А под лавкой пустой пакет в котором вероятно и была та самая водка. Посмотрите, как одеты эти мужчины. Ну хотя бы мой дед. В белейшей сорочке с запонками. При галстуке. На груди цепочка от карманных часов. Холёные руки с изящными пальцами. Европейское лицо с внушительными усами. Внимательный, цепкий взгляд. На соседней лавочке летняя деталь одежды — французское канотье. Пиджак наброшен на стул, а на него небрежно повешена трость. Как денди лондонский одет… Дома они собираться так не могли. У моего деда трое детей! Ну, что тут скажешь. А в Сокольниках самое то. Тихо. Нет женских ушей. И немного водки. Прям по чуть-чуть. Только для настроения. Где то время? Ушло. Назад ничего не вернуть.
Двор
Раньше Москва была маленькой. Идешь по улице и встречаешь знакомых.
Спускаешься в метро по эскалатору, а тебе кричат: - Привет. Как дела?
Позвони! - Раньше Москва была маленькой…
Помню, как ломали старый театр Современник, как двигали дома расширяя улицу Горького (Тверскую). При ресторане София, что на площади Маяковского, была кулинария и мы с папой частенько туда заходили. И при ресторане гостиницы Пекин тоже была кулинария. Там продавали микроскопические китайские пельмени, черные куриные яйца (их выдерживали в подвале отеля в извести), чудесные салаты с соевым соусом к которым москвичи тогда были непривычны, салат из кальмаров, черную икру. Папа считал, что мне всё надо попробовать. – Человек каждый день питающийся репой никогда не поймёт вкуса осетрины, - говорил он.
Машин в городе было немного. Лежишь ночью без сна и смотришь на странные извивы на потолочной штукатурке. Вот голова женщины, вот река в обрамлении деревьев. В комнате полумрак. Немного света от лампы висящей на растяжке поперёк Брестской улицы. Вдруг по потолку проносится яркий свет фар. Проехала машина от Белорусского вокзала к Маяковке. И у женщины образовался кавалер, а на речном берегу появился рыбак.
Кухонное окно выходило во двор. - Умываться! - кричал отец, пытаясь меня разбудить. В чугунной раковине нас встречали американские тараканы. Это были не рыжие пруссаки, а черные гиганты с мизинец длиной. Вода в кране была только холодной. А когда у меня заболевало горло, то на подоконнике окна стыли в стеклянной банке «ноготки» (календула) для полоскания. Там же стояли баночки с проросшим луком. И на каждой посудинке светилась бумажка с фамилией владельца. Дворовую тишину вдруг разрывал голос точильщика. Он приходил в наш двор раз в неделю. С точильной деревянной машиной на плече и складной табуреткой. Устраивался посередине двора и начинал кричать: - Точу ножи! Точу ножи! - две три хозяйки всегда обращались за помощью. Потом он уходил и появлялась молочница, корова которой паслась в соседнем дворе. Доили корову тут же, при покупателях. Молоко приносили домой от него шёл пар. Когда все расходились дворник Шамиль начинал мести двор. Он был в белом фартуке и с фуражкой на голове. Вжик, вжик - шуршала метла. Чистота во дворе была идеальной.
Меня никогда не пускали гулять с дворовыми ребятам. Папа очень за меня боялся. Как-то отца не было дома, и я отпросилась у мамы выйти во двор. Она отпустила. Ребята спокойно приняли меня в компанию, и мы пошли на чердак за голубиными яйцами. Было мне тогда лет пять. Дверь на чердак распахнулась, я первая встала на несущую балку и замерла. Передо мной расстилался голубой туман. Что-то, что нельзя описать словами…Что-то мерцающее, магическое, неземное! Меня толкнули в спину, и я упала вперед, в этот голубой туман. Почему-то сразу стало нечем дышать, ничего было не видно. При крике, которое пыталось издать моё горло, в рот полез пух. Кто-то схватил меня за шкирку и вытащил на балку. Потом ребята объяснили, что это голубиный пух. Он собирался на чердаке годами и в принципе создавал опасность для дома. Достаточно было одной спички что бы начался пожар. Но у дворовых малолеток хватало ума этого не делать. Без дома никто не хотел остаться.
На следующий день мог прийти старьёвщик. Он впрягался в деревянную тачку и вёз её за собой. - Меняю игрушки на старую одежду! - кричал он. Но старой одежды на обмен ни у кого не было и как нам ни хотелось игрушек, раздосадованный мужчина шёл дальше, надеясь на глупую ребятню, оставшуюся дома без родителей в соседних дворах.
В высоком полуподвале жила старая женщина, которая рылась в помойках собирая еду для кошек. Кошки как будто знали, что их из этого дома не выгонят. Пушистых собиралось так много, что иногда женщина не могла наступить на пол. Обычно это было ближе к вечеру. И как бы её не ругали, сколько бы внушений ей ни делал участковый - кошки каждый вечер собирались в её комнате. Казалось, что они приходили со всех улиц. С Гашека, Фучика и даже Большой Грузинской. Когда эта женщина умерла и форточки закрыли, кошки несколько дней разноцветным ковром устилали двор около её окна. Я думаю, что им была нужна даже не еда. Им были нужны любовь и сочувствие.
Робертино Лорети
У отца было много увлечений. Одним из них была аудиозапись. У него был катушечный магнитофон, а к нему целая коробка катушек с плёнками. Стены в доме были толстыми, а подоконники широкими. В комнате два окна. Одно моё, другое папино. Моё никогда не открывалось и на нём была устроена игрушечная комната. На втором окне стоял магнитофон. Он стал царём и богом нашего жилища. Я не помню какие были записи на кассетах… Нет помню! Помню одну запись. Помню один день!
В то время по Москве гуляла пластинка с записью песен Робертино Лорети. Тираж её был ограничен, но отцу как-то удалось переписать эти песни на магнитофон. Сначала мы слушали волшебный голос этого мальчика дома, но с наступлением лета и тепла окно открывалось всё шире и шире,а магнитофон включался всё громче и громче. Родители ссорились из-за этого. Мама требовала тишины. Она пугала отца, что соседи заявят на него в милицию и семье придётся платить штраф. Отец пугался, но когда её не было дома смелел и снова включал Джамайку на всю 1-ю Брестскую.
Что такое Джамайка? То же самое, что Ямайка. Небольшое островное государство неподалёку от Кубы. А слова в песне были примерно такими…
Ямайка! Ямайка!
Мне кажется, что я сгораю под твоим прекрасным палящим солнцем,
Я могу утолить жажду родниковой водой.
Но как я могу охладить моё сердце,
Которое сгорает в огне страсти?!
Ямайка, Ямайка,
Я покинул тебя однажды, чтобы убежать от ее иссохших губ.
Сегодня ты видишь, как я возвращаюсь, словно покаявшаяся душа.
Тот лик таинственной женщины, те глаза мнимой Мадонны,
Которая всех предает и обманывает, забыть я не могу...
Ямайка! Ямайка!
Под твоим прекрасным тропическим небом я хочу жить и умереть.
Ямайка! Ямайка! Ямайка!
Как-то примерно так… Но тогда мы не думали о переводе, а просто слушали волшебный голос, который манил нас в другую жизнь и вёл за собой в неизведанный мир. Но как-то летним вечером мама застукала отца за нарушением правопорядка.
- Кому это надо? Вот скажи мне! Твою заграничную музыку никто не слушает! Вот если на улице никого нет, я выброшу магнитофон в окно! - сердито пробурчала она и двинулась к магнитофону. Мы с отцом рванули за ней. Створки от маминой руки резко распахнулись, и мы увидели, что на улице стоит толпа… Ну не толпа, человек 12-15… и задрав головы вверх слушают голос Робертино! Больше у мамы претензий ни к магнитофону, ни к отцу не было.
Деголька
Отец любил хорошо одеваться. Все, кто его знал отмечали за ним эту
особенность. Называли пижоном и красавчиком. Хотя на мой взгляд ничего
красивого в нём не было. Лысоватый, среднего роста. А что же было? Были
шарм, обаяние, стильность. Он любил женщин, а женщины любили его. Но
где взять эти модные вещи? Начало шестидесятых… Не так давно
окончилась война и некоторые ещё ходили в кирзовых сапогах,
гимнастёрках и галифе. Со временем стали открываться комиссионные
магазины. Знакомство с продавщицами давало шанс на приобретение
нового костюма или шляпы. Отец забирал меня из детского сада, и мы шли
в «обход». Нам нужны были комиссионки и книжные магазины. Про
книжные магазины отдельная история. Эта история про головные уборы.
Носил он в основном мягкие шляпы из фетра и рабочие кепки. Отец не знал
иностранных языков, но в его лексиконе было полно фраз на французском
из «Войны и мира» и латинских выражений. Он всегда к месту их вставлял
и слыл всесторонне образованным человеком. Бывшие крестьянки,
переехавшие жить в Москву пугались и восхищались его фразочкам типа —
мэ мэнто мори - помни о смерти, суб специэ этерни татис —с точки зрения
вечности, пер сона грата — лицо которому доверяют, нэк плюз ультра —
дальше некуда и пр.пр. Ну, забудем о крестьянках...
Как-то мы зашли в меховой комиссионный магазин и отец стал мерить всевозможные шапки. Я заскучала, смотреть по сторонам надоело и как всегда я стала дёргать его за руку призывая покинуть магазин. Он обещал мне, что эта шапка последняя и нацепил на голову кепку с высокой тульей из каракульчи. Конечно тогда я таких слов не знала и описываю сейчас всё по памяти. Мех был черный, и вился мягкими кудряшками. Скорчив жалобную гримасу я снова заныла: - Хочу домой!
И вдруг в магазин вошла большая компания мужчин, говорящих не по-русски. Они попросили продавца их обслужить и увидев на голове папы так понравившуюся ему кепку стали восклицать: - Манифик! Мервиё! - На что отец потыкав пальцем свою голову сказал - Деголька! Бьен! - имея в виду французского генерала Шарля де Голля, носившего подобный головной убор.
Французы, а это были именно они на мгновение замерли, а потом стали что-
то быстро говорить, думая, что отец их понимает. Они задавали вопросы,
осматривали шапки, улыбались и ждали от него ответа. Отец сделал строгое
лицо и сказал: - Же не парле па франсе! - снял шапку и подхватив меня на
руки вышел из магазина.
Дома он хохотал рассказывая эту историю маме. – Ты представляешь! Они приняли меня за француза! - хохотать то он хохотал, но самому было приятно!
Службы быта
Как быстро бежит время! За 50-60 лет так всё изменилось! В квартирах тогда не было горячей воды. Её приходилось греть в кастрюлях. А помыться? В баню! Куда еще? Цены небольшие, считай копеечные. Кухни у москвичей маленькие, квартиры коммунальные. Так что постирушки тоже не поощрялись. Газовая плита часто одна, всё из-за той же малой габаритности.И с готовкой не разбежишься. Но у Советской власти всё было продумано. Баня раз в неделю. Мы, например, ходили в Оружейные бани. Вместо домашней стирки - прачечная. У каждого клиента был свой идентификационный номер. Его печатали на бейках, граждане их разрезали и пришивали к комплектам. Бельё после стирки становилось белоснежным и накрахмаленным. Спать на нём было приятно, и оно долго не пачкалось. Трусы и прочая мелочь стирались в комнате, в тазике и сохли на батарее. В кулинариях продавались неплохого качества полуфабрикаты. Котлеты морковные, капустные, рыбные. Отварной картофель, готовый рис. Рыбная котлетка стоила 12 копеек. Ну разве это деньги? Голодным при советской власти никто не был. Вот не модными это да. И все женщины от безвыходности учились шить и вязать. Может быть не Дом моделей, но каждая дама была с изюминкой.
Семья Сарибан
Недалеко от нас, во флигеле старинного особняка, жила семья Сарибан. Глава семьи Семен Сергеевич (друг отца) женился на русской женщине с ребенком. Она была красива, по-женски умна, и великолепно готовила. Ииии... она родила ему долгожданного сына! Сына назвали Сергеем в честь дедушки. Сарибаны стали прекрасной парой. Антонина была за своим мужем как за каменной стеной. У них всегда водились деньги. Жене Семен Сергеевич ни в чем не отказывал. Она превратила дом в уютное гнездышко и накрывала богатые, оригинальные столы. Их дом славился гостеприимством. В общем они нашли друг друга.
- Откуда деньги, Зин? - словами Высоцкого спросите вы. Семен Сарибан был великолепным сапожником, мастером на все руки. И в столице, которая с трудом приходила в себя после войны, по чистым тротуарам женщины хотели ходить в модельных туфельках, а не в сапогах. Сарибан был мастером от Бога! В его обуви женщина чувствовала себя Женщиной!
Работы он не боялся. Вероятно, входил в какую-нибудь артель и назывался «цеховиком». Артельное производство в СССР продолжалось со времен НЭПа. Мастера исправно платили налоги и государство мало обращало на них внимание. Но в начале 60-х годов, что-то изменилось. Все снова захотели «равенства». Некоторые граждане изнывали от зависти, и стали писать доносы. Написали и на семью Сарибан.
Деятельная Тоня обежала знакомых и практически за один день
распродала мебель, которую она с таким трудом добывала, обустраивала
жилье. Мой отец купил часть и то расплачивался целый год. Чудесную
квартиру с уголками в которых можно было прятаться и играть, в
которой пахло вкуснейшими пирогами с капустой, с картинами в старинных
рамах на стенах и фарфором в горке за один день превратили в «пустыню».
Дворники татары носились по Брестским улицам растаскивая мебель и
тюки с вещами по знакомым. Когда наследующий день милиционеры
пришли описывать имущество их ждало разочарование. Флигель был
пустой! Тоня плакала, а Семен ее утешал. - Я заработаю! Не расстраивайся.
Мы будем жить ещё лучше. - Так и стало. Антонина Николаевна Павлова
прожила чудесную жизнь в хорошем настроении и достатке. Муж-караим её
не обманул.
Замоскворечье
Мне три года. Лето. Мы с папой едем в гости к родственникам в
Замоскворечье. Садимся на троллейбус под номером Б, в просторечие
«Букашка» и катим по Садовому кольцу. Метро Павелецкая. Идём,идём...
Вот и домик деревянный в два этажа. Нас ждут, встречают. В
палисаднике стол с белой скатертью. Закуски, чай. Папе до меня теперь нет
дела. Все собирались около него и рассказывают новости. - Иди, поиграй с
Верой, - Отец подталкивает к симпатичной девочке моего возраста. Она
берет меня за руку и показывает окрестности.
Вера Асаба
На улице тепло и пахнет шоколадными конфетами.(это кондитерская
фабрика Рот-Фронт). Потом ведёт в уголок где хранятся её игрушки. И вот,
посередине игры, в которой она была доктором и прослушивала
ларингоскопом удары моего сердца, я вдруг возопила: - Хочу какать! - Вера
в открытое окно известила родственников об этом событии и началась
суета.
Хозяйка дома, Евгения Фёдоровна (Асаба), птицей взлетела на второй этаж, нашла горшок и посадила меня напротив телевизора, первого в моей жизни. Как только она его включила, мне тут же расхотелось какать. Я открыла рот и не могла закрыть. Это был огромный ящик с аквариумом впереди. Евгеша пощелкала ручкой, нашла канал с концертом и оставила нас смотреть. В крошечном окошке пели женщины и мужчины. Кто-то заливисто смеялся, кто-то танцевал. Как будто ты стоишь за кулисой и оттуда смотришь на чудесное действо. Только кулисы не было. Был досчатый пол и горшок. Вера походила около меня, потискала в руках куклу и подойдя к окну крикнула: - Я тоже хочу какать. Отдайте мне мой горшок! - внизу снова засуетились.
- Горшок! У нас же был второй горшок! - нервничала Евгеша заглядывая под стулья, в углы, приподнимая края покрывал на спальных местах.
- Тётя поторопись! - кричала Вера. Я могу обкакаться!
Евгения Федоровна от испуга плескала руками и продолжала поиски. Наконец горшок был найден. И вот мы сидим на горшках страшно довольные и смотрим концерт. Начиналось новое время, новая эпоха. Нам было 3-4 года.
Пингвины
Москва 60-х годов была чудесная! Теплым летним вечером можно было посидеть на лавочке около памятника первопечатнику Ивану Федорову. И пока отец разговаривал с библиофилами, я рассматривала книги и журналы, которые они принесли на обмен или продажу. Могла побегать вокруг фонтана Витали у Большого театра, в то время как он там с кем-то встречался. Но больше всего я любила меховой магазин в районе Пушкинской площади. Там работал отцовский приятель, к которому мы частенько заходили. Тот каким-то цирковым способом умудрялся помогать примерять даме шубку, разбрасываться комплиментами и делиться новостями с другом. Я им конечно мешала. Чтобы отвлечь, мне подсовывали книжки, которые быстро надоедали или насыпали конфет в красивую жестяную коробку, на которые через несколько минут я не могла смотреть. В зале, напротив входа в центральные двери магазина было установлено огромное зеркало в богатой резной раме, а по бокам как стражники царской гвардии стояли чучела пингвинов. Да, да. Настоящих пингвинов! Они были среднего роста с белейшими грудками и в черных фраках. И вот когда уже все меры по занятию меня чем-то были предприняты и не увенчались успехом, продавец небрежно бросил: - Ну пойди поиграй с пингвинами. - Счастью моему не было предела.
Не забываем, что мне было примерно пять лет, и я с этими очаровашками почти сравнялась по росту. По ощущению это были просто большие куклы! Я стала их гладить по антрацитовым головкам. Но то ли моль поработала, то ли время, но перышки с голов стали опадать. Я попыталась их расправить, чтобы было не видно светлую кожу, но мне это удалось плохо. С каждым моим поглаживанием пингвин лысел все больше и больше. Пол устилали черные перышки, а птица становилась не похожей на себя. Мне было не страшно. Появилась цель убрать лишнее. А взрослые всё болтали и болтали. Через час пингвин облысел совсем.
Когда отец собрался уходить и обернулся разыскивая меня глазами, он увидел странную картину. Большое зеркало, а по бокам два пингвина. Один в черном, другой в белом фраке. А рядом я в белой овчинной шубке в черную крапинку. Пингвина потом покрасили черной краской и больше меня к нему не подпускали.
Пингвины и Ира Асаба
Экспромт
Если мне не изменяет память... а она может, в Михайловском саду (бывшем Пионерском), на улице Бахрушина в те времена стояла ракушка.
...примерно такая
Ракушкой называли летнюю сцену и несколько рядов скамеек для зрителей. Проходя мимо, мы с папой присели на скамейку, чтобы посмотреть выступление. Популярная песня была спета и мы собрались продолжить путь, как вдруг конферансье объявил в микрофон, что он предлагает желающим принять участие в конкурсе. - Вы можете прочитать стихотворение, - сказал он,- спеть песню, в крайнем случае выполнить акробатический этюд. Тот участник кто заработает больше всех аплодисментов будет считаться победителем и получит подарок. Услышав про подарок зрители разволновались и количество выступающих вместо ожидаемых 3-5 превратилось в очередь. Начался конкурс. Кто-то получал жидкие хлопки, в адрес кого-то раздавалось дружное - Ууууу, а некоторые не удостаивались и этого. Папа снисходительно смотрел на потуги выступающих и вдруг зашептал: - Слушай! Я думаю тебе стоит пойти. Есть шанс получить игрушку. Уверен, что они хоть что-нибудь,но должны тебе подарить. Во первых ты красавица, во вторых ты обладаешь необыкновенным шармом, ну и в третьих ты просто прелестная маленькая девочка. Они обречены!
-А вдруг я плохо выступлю, - заволновалась практически согласившись я.
-Ты не можешь плохо выступить! Читай любое стихотворение, которое мы с тобой учили. И если даже забудешь — я подскажу. Буду стоять внизу и ждать тебя.
На том и порешили. И вот когда очередь почти закончилась, отец подсадил
меня на сцену и попросил конферансье объявить нового участника: -
Девочку зовут Ира. Ей 4 года. Лермонтов - Бородино!
Микрофон опустили до моего роста, я замерла и вдруг вместо
ожидаемого: - Скажи-ка дядя, ведь недаром, Москва спалённая пожаром... -
я сказала...
- Идёт бычок, качается,
- Вздыхает на ходу:
- Вот вот доска кончается,
- Сейчас я упаду.
И я упала. Как кукла Суок из Трех Толстяков у которой закончился завод. Зрители вскочили и со страхом посмотрели на ракушку. Папа запрыгнул на сцену, конферансье подбежал к нам, но тут я встала, отряхнула красивое платье и сделала реверанс.
-Детка! - спросил меня конферансье. - Почему ты упала?
-Ну как же?! - удивилась я. - Бычок сказал, что у него заканчивается доска. Что он упадёт. Вот я и упала...
Зрители смеясь разразились аплодисментами. Столько не хлопали никому. Мне подарили куклу. Пластмассовую, с черными волосами, похожую на меня. Кукла живёт со мной до сих пор. Я иногда её спрашиваю. - А подарили бы мне тебя если бы я прочитала Бородино?
Феска
Отец рано начал лысеть. Он конечно жалел свои потерянные черные вихры, но со временем с лысиной примирился и даже как-то уважительно стал к ней относиться. Подбривал виски, удалял пинцетом лишние волоски, и даже иногда мазал голову облепиховым маслом. Голова без волос мерзла. На улице спасали головные уборы, а дома его ждала феска. Красная фетровая шапочка с кисточкой на макушке.
Мой дед Давид Ильич и мой отец Семен Давидович
Я любила эту шапочку. Мне нравился нежный фетр из которого она была сделана, её лаконичная форма, тепло, которое она дарила. Лапочка, а не шапочка! Как-то в коробке с пуговицами я нашла хрустальное колечко. Красивое такое, с резными гранями. Может быть кусочек люстры, или кольцо для детской салфетки. Я стала нанизывать на кисть фески сверкающий ободок и колечко, как у ослика Иа то входило, то выходило… А у основания шелкового шнура был шарик через который кольцо в какой-то момент и проскочило. Я ахнула и попыталась снять его с кисточки...но не тут то было. Шарик кольцо назад не отпускал. Отец посмотрел на мои мучения сказал: - Оставь! Пусть будет так. Иначе ты кисть с мясом вырвешь. - Так он и носил какое-то время феску, украшенную хрустальным кольцом. И вот…
И вот… пошли мы с ним как-то выносить мусор. Осень. Погода стояла ветреная. Отец наклонился подобрать выпавшую бумажку, феска упала на тротуар, а ветер подхватил ее и понёс по улице. Отец бросил мусор и побежал следом, я за ним. Но ветер мчал нашу любимую шапочку так быстро, что мы не заметили тот момент, когда она исчезла из вида. Долго мы бродили по улице, заглядывая в подворотни, нагибались к окнам минус первых этажей, закидывали вверх головы, надеясь найти феску на деревьях. Но всё было тщетно. Шапочка исчезла!
Отец долго горевал о потере. Помним, что это были шестидесятые года и купить, почти ничего было нельзя. Лысина с трудом пережила зиму и вот наступила весна! Мы вышли на улицу и увидели нашего дворника Шамиля. В белом фартуке, с феской, а не с фуражкой на голове. Он усердно мёл улицу. Отец расстроено глянул на его голову, я тоже… и вдруг что-то блеснуло на макушке шапочки. Я подбежала ближе. Дворник был высокий. Видно ничего не было. И тут он наклонился, и я явственно увидела, что у основания шапочки блеснул тот самый ободок.
Переговоры были не долгими. На все мои попытки воззвать к совести, он говорил только одно: - Уйди дитя, зашибу!
Я вернулась к отцу, который к нам даже не подошёл, расстроено пожаловалась на дворника… а в ответ услышала… - Никогда, ни у кого не бери то, что не можешь постирать! А именно обувь и головные уборы! Себя надо любить!
До сих пор помнится эта история. История про феску, которая превратилась в историю про гигиену.
Фотоаппарат
Хожу, брожу, вспоминаю. Вспоминаю и скучаю по всем тем, кто уже ушел. Но больше всего скучаю по папе. Я так его любила, что даже не стала менять фамилию выходя замуж. И среди всякого прочего вспомнилась такая история…
Отец конечно был новатор. Ему хотелось узнавать что-то новое и он увлекал этим других. Этим новым для него в начале шестидесятых стало фотографирование, проявка и печать. Профессиональный фотограф имел студию, умел ретушировать и его фотографии выглядели картинами. Любители ничего этого не имели, но их снимки были на порядок выше по значимости! Они каждый день снимали бытовые и жанровые сцены. Снимали Дружбу, Любовь, Работу, Спорт, Детство, Старость, Увлечения! Они запечатлели дух эпохи!
После Великой Отечественной войны из Германии в Россию был частично в счет репараций вывезен завод Карла Цейса. А именно… Оборудования на 100 млн.долларов и 336 техников. Это вливание стало взлётом отечественной оптики. В Подмосковье на Красногорском заводе появились фотоаппараты Зоркий, Зенит. И если у других в кухонных шкафчиках стояли кастрюли и гнил лук, то из нашего вечно вываливались щипцы, кюветы и валики. О том, что у него ночью печать, отец объявлял соседям заранее, вешая объявление, написанное на коробке из-под конфет. Злая соседка-старушонка постоянно объявление срывала и из-за этого происходили аварии. Бумага и плёнка засвечивались! Включатель светильника кухни был на внешней стороне стены. А лампочку при пяти метровых потолках не больно то можно было выкрутить. Поэтому я иногда сидела в коридоре на стрёме не смотря на ночь. И мы в темноте болтали. Болтали постоянно. Он рассказывал мне про искусство создания зимних садов,биографии великих художников, о своих мечтах. Однажды на меня наткнулся сосед пришедший за водой, и мы с ним упали. Не поранились, но оба испугались.
А еще с нами случилась вот такая история. В те годы в фотомагазинах стояли большие деревянные короба с двумя отверстиями для рук. Эти отверстия соединялись плотной черной тканью в форме широкого рукава. Для того чтобы заправить плёнку в кассету необходимо было произвести манипуляцию в полной темноте. Сначала папа учил меня заправлять плёнки пользуясь проявленными. Это было при свете. И уже потом, когда я набила руку он стал допускать меня к этим деревянным ящикам. Отец купил плёнку, дал мне пустую кассету и затих в уголке магазина с книжкой.
Я подошла к ящику и просунула внутрь рукавов кисти рук. Только я собралась вскрыть бумажную коробочку кассеты, как почувствовала, что в рукаве что-то лежит. Поводя рукой по ткани я наткнулась на кольцо. Зажав его в кулаке потихоньку вытащила наружу. Кольцо было золотым! Полновесное такое обручальное кольцо, только сильно поцарапанное и потерявшее блеск. Я побежала к отцу, не забыв про свои вещички.
- Папа, папа! Смотри, что я нашла! – радостно закричала я. Он с удивлением взял кольцо и рассмотрел.
- Мужское. Размер большой. У кого-то с пальца упало.
- И что делать будем? - спросила я. - Пойдём домой. Какая теперь съёмка!?
- Как домой? - не понял он. - Ты предлагаешь его нам забрать?
- Ну да, - удивилась я его вопросу. - Оно же теперь моё. Я же его нашла!
- Нееет, дорогая. Оно не твоё. Человек, с руки которого оно упало, скоро его хватится и вернётся за ним. А это не просто кольцо. Кольцо обручальное. На нём женщина поклялась мужу в верности и любви. И ты предлагаешь забрать его себе? Забрать себе чужую любовь и верность?
- Папа, ну зачем ты так! А как же клады. Ведь их же можно забирать.
- Я вообще то не сторонник брать то что плохо лежит… Но клад, если он старый, потерянный, то может быть. Но в нашем случае это не так. Давай подождём. Посидим, поболтаем. Вдруг владелец вернётся…
И мы сели ждать. Человек вернулся через полтора часа. Я за это время вставила плёнку в кассету, подтвердила умение работать с экспонометром и глазела через объектив фотоаппарата на разные предметы то приближая, то удаляя их от себя. И думала всё время о любви и верности.
Мы вернули кольцо… Помнится это был ничем не примечательный человек с небольшой хромотой, в шинели без погон. Он присел передо мной, взял за плечи и сказал всего одно слово: - Спасибо.
Домой мы шли долго. Большей частью молчали. И почти подойдя к подъезду папа сказал.
- Он прошёл войну. Тот человек. Получил ранение. И его ждала женщина. Кольцо с ним было всё время. Помнишь какое оно затёртое? Ты молодец, что не взяла его себе. Молодец, что отдала!
Прошли годы, и я до сих пор вспоминаю хромого человека с чудесным кольцом. Кольцом верности и любви!
Некролог
Семён Давидович Асаба (1912 –1986)
Когда папы не стало… а это случилось как-то мгновенно, в один, два дня. Я перестала дышать… Не в прямом смысле. Просто жизнь стала пустой и не интересной. Он умер в больнице. Я даже не успела его навестить. Горю не было предела. Плакала два месяца, каждый день. И эта утрата жива во мне до сих пор. Спустя годы, случайно встретившись с моим институтским куратором Петром Александровичем Кобликовым, услышала от него, что в газете «Вечерняя Москва» был опубликован некролог. - Умер один из известнейших московских библиофилов Асаба Семён Давидович. Интеллигенция Москвы понесла тяжёлую утрату, - и подумала… папа бы оценил.
Эпилог
Я много ещё чего помню. И ёлку в Тайнинском саду Кремля. Ту ёлку куда приглашали детей из семей политической и генеральской элиты. И ёлку в Колонном зале Дома Союзов. И спектакли в старом театре Образцова. И ветхие деревянные домики в Замоскворечье. Певицу Нину Дорду на сцене ресторана «Москва». Тапёра в кинотеатре с таким же названием и многое, многое другое. Но это просто моё детство и к караимам эти истории никакого отношения не имеют.
